Эта проза в каком-то смысле уникальна не только тем, что представляет собой яркую литературную художественную прозу, но и тем, что представляет собой исторический уникальный, хотя и маргинальный, документ, к тому же маргинальный в двойном смысле – и как тюремную повесть (продолжающую традицию и Солженицына и Достоевского), и как записки националиста, к тому же не рядового скинхеда, оказавшегося в эпицентре националистического движения на гребне моды, а создателя запрещенной в России организации "Шульц-88", лидера петербургских скинхедов, иначе говоря, человека, стоящего у истоков волны питерских скинхедов 2000-х годов. В наше время отношение к национализму у читателя, отрезвленного или шокированного украинскими событиями, может быть разным, в том числе и резко негативным или дистанцированным, в зависимости, от того каким он был до 2014 года, когда каждый второй или третий человек разделял националистические убеждения, хотя, не рискуя свои взгляды выражать открыто, а тем более садиться за них в тюрьму. Однако политика меняется, тогда как литература остается вечной, и в этом смысле литература побеждает политику.

Как ни странно, проза Дмитрия Боброва - скорее художественная, и даже скорее аполитичная - как раз относится именно к такой литературе. Хорошо, что такая литература есть. Миссия литературы (как впрочем и искусства) состоит в том, чтобы мирить, а не ссорить - мирить разные планы сознания и языка, быта и бытия, религии и культуры, культуры и жизни, времени и вечности, и, наконец, истории и политики, даже несмотря на то, что настоящее произведение искусства или литературный документ нередко входит в конфликт с обществом, господствующими нравами, господствующей системой ценностей, политикой и идеологией. Мы не узнали бы ни "Гамлета" Шекспира, ни "Божественной комедии" Данте, если бы Шекспир (по мнению многих британских исследователей) не был в оппозиции к господствующей политике Англии, принадлежа к тайным и запрещенным в Англии католикам, которых преследовали намного больше, чем даже националистов сегодня в России; как, наконец, мы бы не узнали и Данте, изгнанного из Флоренции за его политические взгляды.

Наконец, литература порой мирит и два государства.

Несмотря на свой порой конфликтный характер, литература мирит, смягчает, облегчает, лечит, снимает симптомы времени с вечности. И «Записки военнопленного» не исключение. Проза Дмитрия Боброва на удивление скорее даже остро социальна, чем политична, хотя "Записки", конечно, ценны в первую очередь дневниковым, художественным и личным характером. Дмитрий Бобров ближе к Достоевскому, а, например, не к Герцену или Чернышевскому, и думаю, это удачно хотя бы потому, что националистическое движение в Питере, лишь по форме следуя скинхед-движению, по сути своей больше напоминало движение народников и народовольцев, к которым примыкал и Достоевский. Хотя, конечно, век на дворе отнюдь не девятнадцатый.

Что я лично мог бы сказать о прозе Д. Боброва?

Меня так потряс в возрасте моих 18 лет лишь Солженицын, имея в виду его изданную в конце 80-х тюремную прозу. Думаю, эта проза будет интересна и через сто лет в России. Пишу я это как профессиональный литератор, а отнюдь не под первым впечатлением, которое остынет, уступая место более разочарованному взгляду, как искушенный в
литературе человек, которого чем-либо удивить сегодня сложно. Эта проза детальна, и меж тем сжата и лаконична, в ней работает нерв и большое напряжение, и главное - измерение подлинности. В чем это выражается?

Пожалуй, в самом характере этой прозы.

В отличие от первой части «Записок военнопленного», вторая часть носит более фрагментарный, не такой целостный характер, как первая её часть, благодаря чему она лишь выигрывает в подлинности. То есть и в подлинности не в урон художественности, но и художественности не в урон подлинности. Эта фрагментарность дневниковая. Не только в традиции немецкого романтизма и Новалиса предпочитать фрагмент целому, но и в традиции и Розанова, как и в традиции прозы второй половины 20-ого века, особенно говоря о прозе подпольной. Однако, несмотря на свою фрагментарность, эта проза художественно целостна, представляя собой произведение, а не его фрагмент.

Что по этому поводу остается сказать?

Все достоинства этой прозы рождают и соответствующее самое серьезное отношение к автору как к личности и литератору, в отличие, например, от моего отношения к Эдуарду Лимонову, к которому отношусь с доброжелательной иронией, считая Э. Лимонова очень одаренным автором, но немного самопародийным и эксцентричным, и, конечно, в отличие от прозы Максима Марцинкевича, в которой больше авторской позы. Пожалуй, я бы поставил Д. Боброва в один ряд с такими серьезными авторами, как Захар Прилепин, если бы это не были два очень разных человека. И опыт тюрьмы, и опыт войны травматичен, но травматичен по-разному.

Нравится в этой прозе ее взвешенный характер.

Узбек, попавший на нары в одну камеру с героем этих записок, вызывает у автора скорее сочувствие, а не осуждение, несмотря на то, что автор скинхед. Этот узбек, поднявший справедливое восстание против своего «рабовладельца», противопоставляется иным мигрантам, совершающим насилие на улицах, и потому вызывает сочувствие, как и противопоставляется блатным грузинам, подмявшим под себя всю зону. Потрясающе детально описаны тюремный быт и коррупция. При этом приятно удивляет то, что проза не превращается в злободневный роман или желтую прессу, оставаясь по-человечески наблюдательной и дистанцированной от своих оценок. Ценная черта, которой порой не хватает и зрелым литераторам.

Думаю, проза за счет неё лишь выигрывает.

Очень симпатичным является и то, что автор описывает многих людей, дает им свои психологические и жизненные характеристики, ища и находя мост между их положением и ядром личности. Иногда эти описания более детальны, иногда более целостны. Описывая своего погибшего друга Алексея, мы видим образ и портрет, которые лишь дополняют детали.

Алексей очень цельная личность.

А вот описание националиста Мухи (которого тоже зовут Алексеем) выстроены иначе, в начале идут детали, частности, которые выстраивают психологический потрет. Одна, две детали, и видишь образ. Это напоминает разное освещение, иногда дневное, а иногда ночное, при свете свечи или фонарика или даже при свете вечерних тюремных сумерек.

Кстати, это освещение ощущается во всей прозе.

Например, попадает автор в одну камеру, там одно освещение, а в другой камере уже другое освещение. И эти освещения освещают по-разному и жизнь на свободе, как и жизненные, философские взгляды автора. Во всяком случае, моё ощущение было таким.

В этой прозе так же работают и запахи, а не одно освещение.

Эта проза, конечно, уникальна и тем, что она будет интересна если не всем читателям (нравиться всем – скорее плохо), то читателям, любящим настоящую литературу. Петербург был городом неформальной литературы в СССР.

Радует, что эта традиция продолжается и сегодня.

__________

P. S.

Дал бы автору первую литературную премию.

Виктор Ефимов
______________________________________

Для приобретения в Санкт-Петербурге необходимо позвонить по телефону + 7 952 241 73 79.

Для приобретения в других городах необходимо перевести 500 рублей на карту Сбербанка 5336 6900 9701 7463, написать https://vk.com/dm_bobrov о времени перевода и сообщить свой почтовый адрес. Далее получить книгу по почте.

Источник: https://vk.com/dm_bobrov?w=wall54994587_64225%2Fall